У художника Гриши Брускина — российский паспорт. Больше 20 лет назад он уехал из СССР, но в Москву приезжает часто и охотно. Тут художник работает, у него проходят выставки и выходят книги. Самая известная из них, пожалуй, «Прошедшее время несовершенного вида». Нынешний приезд Брускина отчасти связан с литературными чтениями в Stella Art Foundation. В 1980-е литература и живопись андерграунда были переплетены теснее некуда. Связь сохраняется и сейчас. Такая прочная, что иногда трудно одно отделить от другого.
— Вы приехали только ради того, чтобы почитать?
— Да. Мне очень симпатичен проект поэта Льва Рубинштейна. Когда-то в советские времена неофициальные поэты читали свои произведения в мастерских неофициальных художников. Для избранной публики. Для своих. Для тех, кто «в курсе». Проект в Stella Art Foundation мне представляется возобновлением старой традиции, но в новых, чуть более шикарных условиях. В моей мастерской на улице Горького подобные чтения происходили часто, и, кстати, Рубинштейн регулярно принимал в них участие. Есть и другая причина моего нынешнего приезда. В течение последних двух лет я работаю в Москве над большим проектом: около 40 скульптур. Работа связана с образом врага. Врага, с которым воюют, врага, который существует в подсознании человека. С мифом о враге. Меня интересует в первую очередь не политика, а механизм возникновения мифа. Как формируется образ врага? Что он собой представляет?
— И что же?
— Задача художника, на мой взгляд, не находить ответы, а скорее задавать вопросы. Комментировать самому, а также провоцировать зрителя составлять свои собственные комментарии.
— Это заказная работа?
— Я не работаю на заказ. За последние 20 с лишним лет я, пожалуй, сделал единственное исключение — монументальный триптих Leben uber Alles, для обновленного Рейхстага в Берлине. И то только потому, что у меня был абсолютный карт-бланш и в выборе темы, и в способе ее реализации. Приглашение принять участие в проекте исходило от немецкого правительства. И мне было интересно поместить работу о «власти» в доме власти.
— Является ли для вас сейчас актульной тема вашей картины «Фундаментальный лексикон»?
— В 1980-е, когда я создавал «Фундаментальный лексикон», меня волновал не только советский миф, но и взаимоотношение гражданина и государства вообще, личности и коллектива, «Я и Оно», своего и чужого. Тема отчуждения. Изобразительные средства и образная система картины связаны с моей страной. Естественно было использовать тот материал, который я знаю и понимаю. Тогда казалось, что Советский Союз, как и Древний Египет, продержится века. И мне было интересно послать письмо, весть человеку далекого будущего. Я полагал, что когда-нибудь будущий археолог обнаружит мою картину и узнает много интересного о том мифологическом пространстве, в котором я жил и жили люди моей эпохи. Так возникла идея «Фундаментального лексикона».
Недавно я вернулся к этой теме. Моя новая работа называется «Коллекция археолога». Я вылепил персонажей «Фундаментального лексикона». Затем разрушил скульптуры. Отлил из бронзы. И... закопал в землю. Целую армию: 30 с лишним объектов! Спустя год раскопал. Металл состарился естественным образом. И я расположил разрушенные скульптуры как археологические артефакты, музейные экспонаты. Как раскопанную цивилизацию. Остатки Атлантиды. Представте себе, что спустя тысячу лет наша цивилизация, включая мои работы, погибнет. И порастет травой. Мне захотелось сесть в машину времени и приблизить будущее. Разыграть ситуацию археологических раскопок уже сегодня, сейчас. Бывают любопытные совпадения. В 1937 году в Париже проходила всемирная выставка, для которой скульптор Вера Мухина создала знаменитый монумент «Рабочий и колхозница». В композицию монумента входили также масштабные пропилеи, украшенные барельефами на тему «Братство народов СССР» скульптора Иосифа Чайкова. После выставки советское правительство подарило пропилеи французским профсоюзам. В то время профсоюзы были богаты, у них был в собственности средневековый замок и огромный парк в Байе-ан-Франс. Замок и парк являлись местом отдыха французских металлургов. Когда началась война, профсоюзы оттуда выгнали, пришли петеновцы и разрушили пропилеи с барельефами. После войны разрушенные барельефы показали публике как свидетельство варварства и вандализма фашистов. Потом скульптуры исчезли. И вот недавно город перекупил бывший профсоюзный парк, и на пятиметровой глубине в каком-то погребе обнаружили остатки барельефов. Была создана специальная археологическая экспедиция. И артефакты советской цивилизации извлекли на свет божий. Так что мой виртуальный проект совпал с реальными событиями. Неожиданно моя работа стала актуальной и созвучной не будущему, а сегодняшнему времени. Современность в конечном счете сама проявляется, у честного художника. Когда Сезанна укоряли в том, что его не интересуют актуальные, злободневные события во французском обществе, он отвечал, что все революционные события отражаются в его натюрмортах с яблоками. И это правда.
— Ваше послание в будущее все равно так или иначе связано с советской мифологией. Значит, пока ничего более интересного мы не можем сообщить потомкам?
— Слово «мы» не из моего лексикона. Я — индивидуалист. Ни с кем не кооперируюсь. И говорю исключительно от своего имени. ВорОны сбиваются в стаи; вОрон летает один. Это не значит, что вОрон лучше ворОн. Это просто иной тип птицы. Поэтому в искусстве я «разбираюсь» не с коллективным, а со своим прошлым и не с коллективными, а со своими травмами. Меньше всего меня интересует мода. «Современное» или «современность» в искусстве вовсе не определяется исключительно выбором темы. Что же касается моды на «советское», она действительно появилась на Западе в конце 80-х, в перестройку. Мода коснулась и русского неофициального искусства, которое до этого было известно лишь небольшому числу коллекционеров в Америке и Европе. Как правило, это были корреспонденты, аккредитованные в СССР, и дипломаты. В горбачевские времена советское общество стало более открытым, и Запад вдруг обнаружил, что в России — в этой далекой, загадочной северной стране — помимо красных комиссаров и белых медведей существует искусство, отличное от западного, которое может дополнить мировую культуру. Возник массовый интерес. Люди как сумасшедшие бросились покупать русское искусство — неважно, хорошее или плохое. На этой волне на Запад было привезено много очень плохих работ. И люди разочаровались. Разочарованию способствовала наступившая рецессия. Потом внимание музейщиков и коллекционеров переместилось на Китай и другие страны. Но серьезные знатоки-коллекционеры тем не менее стали собирать русских художников. Сейчас в России по-прежнему появляются талантливые и очень талантливые люди. Однако бывают времена, благоприятные для художественных открытий, а бывают менее благоприятные. Так, собственно, происходит везде, не только в России.
— Сейчас благоприятное время?
— Я думаю, нормальное время.
— И все-таки нынешняя художественная активность ни в какое сравнение не идет с началом 80-х. Тогда был просто какой-то взрыв новых идей, образов, направлений. А кончилась советская власть — и все как рукой сняло. Поневоле задумаешься: не стимулировал ли режим андерграундное искусство?..
— Нынешней ностальгии по СССР я не понимаю. Как может нравиться власть, которая желает вас насильно сделать счастливым? Сразу хочется стать несчастным, а это запрещено. Художественные открытия неофициального искусства совершались не благодаря, а вопреки власти. Я с детства прекрасно знал, что эта власть преступна, что она убила огромное количество собственных граждан. Но власть властью, а было ведь и другое. Были друзья, любимые женщины, было мое искусство. В конце концов, я был молод. В общем и целом это была хорошая жизнь. Но когда я тут на днях включил телевизор и увидел пионеров на Красной площади, стало не по себе. Повеяло совком, серостью, безнадегой и убожеством. Я счастлив, что дожил до гибели этого государства. Было бы обидно умереть, не дожив. Что называется, повезло.
— А с другой стороны, не было бы советской власти, не было бы и художника Брускина...
— Ваш вопрос напоминает мне следующую ситуацию: представьте, что отец жестоко избивает ребенка. Потом ребенок вырастает и спрашивает: «Папа, как ты мог меня бить? Как ты мог быть таким жестоким?» Отец смотрит на сына и говорит с умилением и поучением: «Вот поэтому, сынок, ты такой хороший и вырос!»
— Как вы думаете, почему неофициальное искусство того времени так рационально? Большинство работ будто специально создано, не чтобы смотреть и наслаждаться, а чтобы анализировать.
— В неофициальном московском искусстве были разные тенденции. Экзюпери однажды заметил. «Истина кипариса не убивает истины яблони». Не существует одной-единственной истины, одного-единственного, правильного для всех пути. Искусство — океан. И слава богу, пловцы плывут разным стилем и по разным маршрутам. Для меня искусство, безусловно,— не способ созерцания и наслаждения, а способ проживать и анализировать жизнь. Способ мыслить, если угодно.
