Нечасто в Москве проходят выставки, на которые не допускаются лица младше 21 года. Из Вены в Stella Art Foundation привезли «Театр оргий и мистерий» отца венского акционизма Германа Нитча.
В одном зале живопись, в другом — на маленьких мониторах видеозапись акций. За белой занавесочкой зал с фотографиями акций. На занавеске надпись, предупреждающая, что отдельные экспонаты выставки могут вызвать эстетический и эмоциональный протест. Еще в одном зале показывают фильм 2005 года. После него становится очевидно, что вне контекста венского акционизма нельзя понять ни «Забавные игры» Михаэля Ханеке, ни «Собачью жару» Ульриха Зайдля. И Ханеке, и Зайдль фактически продолжают развивать темы, намеченные венским искусством 1960-1970-х годов, — жертвенности и жестокости, экстаза и самообмана, одиночества и растворения в коллективном действии.
Герман Нитч, благообразный толстяк с седой бородой, в очках, в темном костюме, похож на профессора, в крайнем случае — занудного учителя гимназии. В жизни не скажешь, что это и есть один из самых отчаянных и бескомпромиссных «венских акционистов», классиков хеппенинга, который выбирает для своих акций самые неожиданные места — от анатомического театра до Бургтеатра в Вене. Впрочем, его коронный номер в том, что он как раз в своих акциях умудряется совместить эти два пространства — бойни и театра, причем музыкального.
Надо сказать, что сам по себе прием такого совмещения не нов, и кинематографисты его охотно используют. Можно вспомнить хотя бы «Заводной апельсин» Кубрика, «Церемонию» Шаброля или фильмы Гринуэя... Но в кинотеатре, каким бы сильным ни был шок, зритель понимает, что все это понарошку и в финале пойдут титры, уверяющие, что «ни одно животное во время съемок не пострадало». В акциях Нитча граница условности начинает трепыхаться, как сердце на грани инфаркта. Она словно испытывается на прочность. По крайней мере быки и овечки забиваются, свежуются и подвешиваются на перекладине «до полной гибели всерьез», их роль в «Театре оргий и мистерий» — жертвенная. И судорожная дрожь, и экстатическое состояние актеров-статистов, которые ловит камера, тоже настоящие. И процессия с окровавленной тушей быка тоже настоящая. Правда, процессия идет в театр. Правда, в течение всего действа играет симфонический оркестр. Правда, на сцене аж три монитора, которые транслируют действие. Правда, потом актеры раскланиваются, обнимаются и аплодируют режиссеру-демиургу и дирижеру.
Тот фильм, который показывают в Stella Art Foundation, запечатлел аж 122-ю акцию, проходившую в Бургтеатре 19 ноября 2005 года. В 2005 году Герман Нитч уже мэтр, обладатель Большой государственной премии Австрии, участник «Документы» 1972 и 1982 годов, профессор Зальцбургской летней академии, художник-постановщик опер Жюля Массне и Филипа Гласса. Оперный размах и барочная избыточность отличают многие акции Нитча. Самая знаменитая была сотая, которая называлась «6-дневная пьеса», длилась, естественно, шесть дней и проходила в замке Принцендорф, купленном для художника его первой женой Беатой Кёниг. Но еще в 1960-х годах все было не так славно. Его акции то и дело прерывает полиция, его самого арестовывают и сажают в кутузку, он уезжает из Австрии то в Германию, то в Англию, то в США.
Меж тем изначально Герман Нитч интересовался религиозным искусством. И в Школе графического искусства в Вене он писал картины в основном на религиозные сюжеты, в первую очередь Распятия. Очевидно, что и акции, и разноцветные полотна с «живописью действия», в которых белые рубашки на белом холсте покрываются краской, смешанной с кровью, для него род мистерий. В них переживание сакрального неотделимо от переживания эстетического, а экстаз — от жестко выстроенной концепции. Художник изначально выступал в роли сценариста, режиссера, актера или жреца и жертвы одновременно. Потом роли разделились — появились артисты, огромные процессии, музыканты и зрители.
Но фокус, пожалуй, в том, что даже зритель все равно оказывается участником. Акции Германа Нитча такого рода, что не предполагают отстраненной дистанции взгляда. Они провоцируют реакцию — отторжения, отчаяния, бунта. И безусловность этого эмоционального переживания сильнее, чем все, что можно сказать по этому поводу. Нитч, впрочем, этого и добивался — соприкосновения с магмой существования, от которой нельзя увернуться.
