В столице открылась выставка одной из самых скандальных фигур в арт-мире, венского акциониста Германа Нитча. Этот художник в конце 1950-х создал «Театр оргий и мистерий» и проводил шоу с расчлененными тушами животных и десятками литров крови. Вокруг акций господина Нитча и поныне кипят жаркие споры: одни считают их душеспасительным и очищающим действом, другие – откровенным богохульством.
Вся выставка «Театра оргий и мистерий» поделена на три зоны, между которыми висят белые шторки. В первом зале – нечто похожее на картины. Холсты, покрытые даже не мазками, а шмотками и брызгами краски. На некоторых из холстов наклеены белые рубахи, похожие на священнические одежды – они тоже попали под красочный обстрел. Живопись предельно истошная, экспрессивная и создана как итог экстатических манипуляций. Это, что называется, для затравки широкой публики.
Перед входом в другое пространство висит табличка, которая предупреждает, что зрелище в этом зале может вызвать неоднозначные реакции. Речь идет о фотографиях с реальных акций Нитча. Большее, что может тут шокировать, – обилие животных внутренностей в сочетании с голыми человеческими телами. Как раз здесь иллюстрируются те искупительные раны, которые получает жертва на пути к очищению. Наконец, последний зал – видеофильм с подробным показом перформанса в Бург-театре (между прочим, одном из самых значительных и авторитетных учреждений Вены прямо напротив ратуши).
Довольно долго тянущаяся акция (Герман Нитч в идеале хотел бы, чтобы его мистерии шли не часы, а сутки) с «распятой» тушей быка. К распахнутому чреву животного подносят деревянные распятия с обнаженными волонтерами, глаза которых закрывает белая повязка. Затем распятых обильно поят кровью, смешанной с вином, – кровь бурными потоками стекает на тела, превращая всю сцену в подобие прилюдной казни мучеников.
Связь с церковными символами в действах Германа Нитче слишком очевидна (так, одна из самых мощных акций проходила на алтаре болонской церкви). Хотя сам художник говорит о целом пласте мифов о кровавой жертве: от убийства Орфея до ослепления Эдипа, образ распятого Христа у него возникает постоянно. Так христианство сочетается с язычеством – и то и другое по мысли художника замешано на крови и плоти.
Если не сильно вдаваться в философию животного катарсиса, почти у всех видевших акции господина Нитча, возникает один и тот же вопрос: как к этому относится? Можно поверить в то, что для 1960–1970-х годов нитчевские действа были реальным шоком. Превращать скотобойню в художественное зрелище и низводить христианский ритуал до кровавой оргии – слишком уж откровенный отказ от морали в искусстве. И что бы там автор ни говорил об освобождении от социальных оков, от условностей и предрассудков, о перерождении и очищении, в сухом остатке был привкус крови и сырого мяса (плюс еще запах потрохов). Наш герой буквально иллюстрирует невесть откуда появившийся тезис: искусство требует жертв. Именно эта аморальность и позволяла обвинять Нитча то в фашизме, то в сталинизме.
Сразу скажем, по части кровавого зрелища произведения Нитча выглядят старомодно. С 1960-х годов и музыка и кино пролили даже не десятки, а сотни галонов кровавой жижи. Так уже в наше время среди неявных адептов Нитча оказался и Мел Гибсон со своими «Страстями», построенными именно на средневековой физиологии. С другой стороны, именно Нитч яснее всех обозначил проблему искусства ХХ века: оно вдруг заступило на место церкви, взяло на себя миссию нести искупление, изменять людей и нравы. Особенно в тоталитарных режимах. Наши соцреалисты с масляными полотнами тоже возвышали и воспитывали на примерах крови (военной) и плоти (мирной). И вот тут начинаешь понимать, что для построения светлого будущего, красоты и прочих гармоничных вещей, требуются такие граждане, как Нитч, они выполняют работу мясников, поставляющих шеф-поварам высокой человеческой кухни отборную вырезку. Единственная проблема: вырезка изрядно подпортилась не только из-за долгого лежания на галерейных прилавках, но и из-за того, что даже сам художник потерял рецепт приготовления из нее чего-то осмысленного и удобоваримого.
