В минувшие выходные начала работу Венецианская биеннале, собирающая главных представителей мировой арт-сцены. Традиционно этот фестиваль оценивают по двум частям: по главной сборной выставке, которую готовит приглашенный куратор, и по экспозициям в павильонах разных стран. В этом году Россию представляет концептуалист Андрей Монастырский. И надо сразу сказать, наш павильон озадачил даже видавших виды критиков.
Один раз в два года Венеция вступает в соревнование с современным искусством. Город, который сам выглядит как безумная инсталляция (шуточное ли дело — чтобы построить церковь, нужно вколотить около полумиллиона свай), проверяет художников на выживаемость: кто-то сдается и уходит в историзм, кто-то всеми силами среди умирающих дворцов старается сохранить актуальность.
Главный куратор нынешнего смотра — швейцарка Биче Куригер попыталась усидеть сразу на двух стульях. Она назвала свою выставку словом-кентавром «ILLUMInations» — в буквальном переводе «Иллюми-Нации». С одной стороны — многонациональность и самобытность, с другой — неземной прорыв к свету и цвету. В качестве «камертона» выбраны картины Тинторетто, художника позднего Возрождения, вершины венецианской школы. Они позаимствованы у музеев и размещены на самом почетном месте.
Скажем сразу, у госпожи Куригер со второй частью — с «нациями» — все очень запутано и туманно. Ведь на биеннале в Венеции уже более ста лет представляют свое искусство именно нации — в городских садах в начале ХХ столетия построены павильоны по странам и народностям (свою выставку делают даже цыгане). На этом фоне странно доказывать, что современное искусство насквозь космополитично и глобализировано. Зато с «иллюминацией» — полный порядок. Куратор специально подобрала такие работы, где цвет и свет играют первостепенную роль. Так она одновременно приобщила нынешние творения к большой истории и к злободневности. Там, где у Тинторетто на полотнах возникали потоки света с парящими ангелами, темные тучи прорезали молнии и вспышки божественных явлений, у Джека Голдштейна, например (его работы по соседству), снимки вулканов и кадры северного сияния. По количеству зеркал, стекла и мерцающих поверхностей венецианская выставка не знает себе равных. Самое знаковое произведение — «Национальный павильон» англичанина Харуна Мирца (он получил приз как «лучший молодой художник»). Зрители входят в комнату, с пола до потолка покрытую поролоновыми пирамидами; под нарастающий звук над головой вспыхивает неоновое кольцо. Затем свет мгновенно гаснет, оставляя растерянного зрителя в непроглядной пустоте. Одни отчаянно двигаются к свету — единственная русская участница основного проекта Анна Титова выступила с инсталляцией из разноцветных стеклянных ширм. Другие — во мрак: словак Роман Ондак в одном из залов воссоздал атмосферу чилийской шахты, где на глубине 700 метров оказались заваленными 33 рабочих. Единственное «светлое пятно» в зале — приснопамятная «капсула», изготовленная для вызволения шахтеров.
Нашлось немало критиков, которые обвинили Венецианскую биеннале в сдаче позиций — от социальности она ушла в метафизику чистого искусства. Но есть подозрение, что такое движение — в духе времени, а не чья-то прихоть. Русский павильон оказался в том же строю. Россия в лице комиссара Стеллы Кесаевой представила в нынешнем году одного художника — концептуалиста Андрея Монастырского. Но главным действующим лицом оказался знаменитый историк и теоретик Борис Гройс. Именно он придумал как «подать» акции группы «Коллективные действия» 1970-х годов. После того как в Венецию вывозили «цвет» нашего арт-рынка (разные аттракционы с инсталляциями от Бартенева до Паномарева), проект Гройса выглядит на редкость минималистично. Фотодокументы, мутные видео, а в центральном зале — нары по стенам и огромные три столба, венецианские фарватеры. Дальше посетитель может додумать символы по своему усмотрению: для одних это — знак лагерей и советской безысходности (выход, разумеется, в эстетических жестах), для итальянцев (было и такое мнение) — склады, приготовленные для хорошего вина. В любом случае такого «непопсового» (без матрешек и водки) и модернистского жеста от России мало кто ждал.
Особенность венецианского арт-фестиваля состоит в том, что призы тут вручаются в самом начале. Главная награда — за лучший павильон. Многие в этом году «ставили» на Японию. Победила тоже политкорректность, но в ином ключе — «Золотого льва» отдали Германии. В немецком павильоне разместили инсталляцию недавно умершего художника Кристофа Шлингензифа. Огромный зал превращен в церковь, где вместо алтарных образов — экраны с детскими снимками художника, а вместо проповеди — его исповедь, откровения больного раком легких. Все производит одновременно и страшное, и очищающее воздействие.
К слову, «церковная» тема — еще одна из доминант Биеннале-2011. Две «звездные» экспозиции разместились в церквях и посвящены сакральному. В палладиевской Сан-Джорджо знаменитый скульптор Аниш Капур создал конструкцию, с помощью которой в центре храма возносится к куполу огромный дымовой столб (символ всех духовных субстанций). Правда, из-за слишком светлого интерьера столб плохо различим. На другом конце города, в храме Санта Мария дела Мизерикордия режиссер-провокатор Ян Фабр выставил мраморную статую «Оплакивание». Скульптура откровенно повторяет «Пьету» Микеланджело: вот только вместо лика Богоматери под покрывалом — череп мертвеца, а вместо умершего Христа — автопортрет самого художника. И нужно сказать, к такому глумлению в Венеции относятся более чем спокойно — чем бы дитя-художник ни тешился, лишь бы в каналы не бросался.
